воскресенье, 1 июля 2012 г.

Агваанхайдав. Диспут с длинноволосым пандитой Цэрэнпилом.


Хамба-номун-хан Агваанхайдав — одно из выдающихся имён среди монгольского ламства первой половины XIX века. Ему принадлежит более 200 работ на тибетском языке, составивших в общей сложности 5 томов. Это труды по теории сутры и тантры, по технике созерцания, нравственности, истории, а также ряд художественных произведений дидактического содержания, в частности — поучительные истории с участием животных в жанре спектакля (zlos-gar) и проповеди ('bel-gtam).

Первый известный мне перевод этого сочинения с тибетского на монгольский язык («Бандид урт үст Цэрэнпил хэмээгдэхийн тэмцлийн бичиг оршвой») принадлежит Д. Ёндону. Он был издан в 2006 году улан-баторским храмом Тувдэнпэлжээлин в составе сборника трудов Агван-Хайдава. Именно с этого перевода в 2012 году и был сделан мною перевод «Диспута» на русский язык, который после незначительной корректуры в 2019 году был опубликован в качестве приложения к книге «Великие дебаты в Панадуре», посвящённой известным христианско-буддийским дедатам на Шри-Ланке. В 2018 году вышло отдельное монгольское издание «Диспута» в переводе Х. Тумэнбаяра («Бандид урт үст Цэрэнпилийн тэмцлийн бичиг оршвой»), которое было несколько более точным и содержало также переводы на английский и русский языки, а также записи монгольского текста в разных монгольских письменностях. 

Недавно мне удалось найти тибетский оригинал этого сочинения, после сверки с которым в текст перевода было внесено несколько поправок, а также идентифицированы цитаты из «Драгоценной сокровищницы назидательных речений» Сакья-пандиты, указывать имя которого Агван-Хайдав считал излишним. Кроме того, тибетское издание показало, что у «Диспута с длинноволосым пандитой Цэрэнпилом» имеется продолжение в виде «Беседы с великим созерцателем Бушуном, равностным в отношении восьми мирских обычаев», главный герой которого  друг щенка-пандиты Цэрэнпила щенок-йогин Бушун, что упоминается в самом конце текста «Диспута».



Однажды, когда живший у меня щенок русской собаки по кличке Цэрэнпил, нагулявшись на улице, забежал домой, я, воскликнув: «За домашним имуществом и скарбом ты не следишь, только и делаешь, что шляешься где ни попадя!», шлёпнул его. Тогда он — а был он смышлёным и сообразительным   возмутился и хрипло выговорил:


— Ха! Чем же собака, шляющаяся ради забавы, хуже монаха, шляющегося ради наживы?


Тогда я сказал:


— Не говори заносчивых слов. Вот поймают тебя большие псы — что тогда?


— Станут есть — да и пускай съедят. Моё-то собачье тело не из тех, что трудно обретается. А вот когда ты употребляешь своё труднообретаемое человеческое тело на всякую чепуху — по сравнению с тем, что я употребляю своё собачье тело на игры, — это каково? Моё ведь тело только лишь собачье.


— Что же, тебе собачье тело без нужды?


— Собачье тело мне не нужно, мне бы человеческое. Его получить не так-то просто. Тебя же послушать да поглядеть на твоё поведение, так выходит, что как будто человечье тело тебе не нужно, а собачье — нужно.


— Заткнись и сиди тихо. Когда собака говорит по-человечьи – не к добру.


— Если собака говорит человеческим голосом – это диво. Но если человек вздумает вести себя по-собачьи — вот это не к добру.


— Говорят, красноречие дурака — в его немногословии. Так что замолчи и лежи себе смирно.


— Некрасноречие — когда говорят не так, как приличествует мудрецам. А коли дурак скажет правду — это диво.


— Диво то, что ты, чьё тело сплошь поросло волосами, ещё имеешь дерзость произносить столь хвастливые слова!


— Шерсть на моём теле — это одежда, полученная мною от рождения, и это чудесно. Мне не надо добывать её от других. А вот тебе, использующему нашу, животных, шкуру для того, чтобы прикрывать своё срамное место, да при этом ещё дивящемуся моей наглости, должно быть стыдно!


— Мы, хоть и покрываем поверхность тела овчиной и прочим, зато снаружи обделываем её шёлком и парчой, и получается благолепно. А вот твои космы, торчащие во все стороны, будто ячьи хвосты, отнюдь не благолепны.


— Высокие ламы и великие князья, вывернув шерсть волосом наружу, называют это меховой курткой и сидят, вызывая всеобщее восхищение. Но когда я тоже хожу шерстью наружу, это тебя поражает. Кроме того, вы, снимая свои куртки, оголяетесь — разве это красиво? Это непотребно. Что же касается моей обращённой наружу шерсти, растущей из моего же тела, то она крепка.


Я сказал:


— Старая хвостатая псина, не буду с тобой разговаривать!


Он ответил:


Где и когда появится еда с питьём, туда бежит.

Хоть приставлен к делу, от него убегает.
Коли так, то, хоть и может говорить и смеяться,
На деле же — старая собака без хвоста

— согласно вышеупомянутому изречению [Сакья-пандиты из «Драгоценной сокровищницы назидательных речений»], и тот старый пёс, что умеет трепать языком и смеяться, и тот старый пёс, что умеет рычать и лаять — оба они псы. Так не лучше ли тот, у кого есть хвост, того, у кого его нет?


— Что до тебя, так ты дерьмоед.


— Собака ест дерьмо — в чём тут грех? А ты, монах, проедающий без меры казну, родишься потом навозным червём и будешь питаться дерьмом. Ещё и вкусным покажется!


— Тебе уже сейчас дерьмо по вкусу. А вот меня бы вырвало.


— Хоть тебя и тошнит от дерьма, обретающегося в желудке, но ты мирно уживаешься и ничуть не страшишься пребывающих в твоём сердце трёх ядов Круговерти — и ещё думаешь о себе как об ученике Будды Шакьямуни?


Я ответил:


— Я — человек. Ты — зверь. Меж человеком и зверем разница. Не возводи поклёпа!


— Что до тела — разница есть. Но что касается разницы меж сознаниями — о том не ведаю. В Слове Будды, касающемся немногих отличительных свойств человечества, не сказано, что сознание низшей личности в период, когда оно не порождает мысли, чем-то отличается от животного. Опять-таки, в «Назидательных речениях» [№67]:


Постоянно делающий главным насыщение желудка

Хоть и безволосый — всё одно что свинья, 

— таково наставление. И ты постоянно заботишься о насыщении, и я постоянно забочусь о насыщении. Так в чём же один из нас лучше другого? В миру же собаки считаются лучше свиней. Изрекший это наставление почитается всеми вами за учителя, и не бывало такого, чтобы он пристрастно относился к нам, животным.


— Ты мудрец, рекущий удивительные вещи. Прямо какой-то собачий пандита! А ну сложи какое-нибудь ладное стихотворение, а я оценю.


Он ответил:


— У собак пандит не бывает. Но что до стихов — сочинить могу.


— Сочини! — сказал я, и он произнёс:


— Пристрастился к нашей шкуре, коже, маслу, —

Лишь за этим нас, животных, держишь в холе.
От деяний сих, постыдных и ужасных,
Вот и мне, о лама, выпало на долю!

Я отвечал:


– Ах, негодный дерьмоед, отродье пёсье,

Имя славное моё своею пастью, 
Что молвою повсеместно превозносят, 
Ты не поноси – не то сгоню из дома!

Так сказал, а он в ответ:


— Между псом и скверным ламой нет различий,

Ведь со столика и я на трон запрыгну.
Слово Будды на мирской сменив обычай,
В чём же, лицемер, меня ты превосходишь?

Я отвечал:


— Что, щенок, ты гомонишь, рыча и лая?

Спорить ты со мной и мига недостоин.
Мясо вкусное я чаем запиваю,
Словно полная луна я над тобою.

Он отвечал:


— Иль мирянин,  красным шариком отмечен, —

Выше всех других становится, бахвалясь?
Веры ты стезю отринувши беспечно,
От Учения едва ль меня не дальше.

Я отвечал:


— Я проник во глубь священного Ученья,

Для людей женатых полем став заслуги,
Отовсюду я встречаю лишь почтенье.
Как со мною простаку тебе сравниться?

Он отвечал:


— Сотни книг ты прочитал, да всё без проку.

Подношеньями людскими богатеешь,
Был в Тибете, но домой удрал до срока.
Ты и псом переродишься-то едва ли!

Я отвечал:


— Разъясняя всем премудрости глубины,

Я владею поднесёнными дарами,
И — не ровня дерьмоеду и скотине —
Добродетели своей плоды вкушаю.

Он отвечал:


— Чем хвалиться, коль, беря шелка с парчою,

Объясняешь ты науку по крупице?
Словно йогин же вкушать дерьмо с мочою —
Нету в том греха, тут нечего стыдиться.

Я отвечал:


— Спорить с собственной собакой — вот забота!

Мне тебя, что и в жару, и в холод ищешь
В пропитание себе дерьмо с блевотой,
Надоедливого пса, взаправду жалко.

Он отвечал:


— Хоть и встретился с Ученьем лежебока,

Но козу, овцу, корову убивает
Ради лишь чревоугодия порока, —
Состраданья ты поболее достоин.

Я отвечал:


— Приютил тебя, лохматую собаку,

Что в безвестии и гладе прозябала,
Дал еду тебе и кров я, благодетель.
Коль не так, тогда сейчас же прочь отсюда!

Он отвечал:


— Ты, монах, меня, щенка едой казённой,

Монастырскою присвоенною кормишь,
И из дома гонишь: мол, на том и точка!
Но учти, что в споре ты не победитель.

Я отвечал:

— Отстоя от животины лишь в немногом,
Будто демон жадный, всё ж едим их мясо.
После смерти в преисподнюю дорога
Ожидает нас прямая — это ясно.

Он отвечал:

— Я щенок, лишённый доброго удела,

Тёмен ум мой, словно яма земляная.
Чтоб в Монголии ученье было прочно,
Бестолковым русским не уподобляйся!

Я отвечал:


— В Тайной Мантре лик у божества бывает

Ужасающ, но глубинный смысл содержит.
Мудрецу всё, что ты изрёк ты, подобает,
И с познаньями моими соразмерно.

Он отвечал:


– Я лишь пёс, чинов и знаний не имею,

Хоть и прав я, вряд ли мне поверят люди.
К созерцателю Бушуну поскорее
Побегу — мой друг корить меня не будет. 

— и, вскочив с места, выбежал гулять на улицу, а я, себе и прочим на забаву, всё это записал.




Бандид урт үст Цэрэнпил хэмээгдэхийн тэмцлийн бичиг оршвой / Хамба номун хан Агваанхайдавын бүтээлийн эмхэтгэл. Түвд хэлнээс орчуулсан Д. Ёндон, эмхэтгэсэн С. Даваабаяр. — Улаанбаатар: Монгол зурхайн Түвдэнпэлжээлин, 2006. 

Комментариев нет:

Отправить комментарий